I. Nigredo [2]
Смерть настигла Петера Мауенхайма в разгар пышного обеда, сразу после того, как тот поцеловал Магду – свою любовницу в ее жаркие уста и сразу после этого охладил себя, осушив кружку холодного светлого пива.
Смерть была неожиданной – Мауенхайму было около сорока, он был здоров, как бык, и имел как соответствующее телосложение, так и сопутствующее великолепное здоровье.
Смерть была непредсказуема – каждое блюдо со стола, так же, как и напитки, были предварительно распробованы специальной прислугой, кухонная челядь была проверена многолетней службой, а закупки продуктов шли через испытанных поставщиков, прекрасно понимающих, что их ждет за предательство доверия клиентов.
Смерть была внезапной – четверо вышколенных телохранителей, любимая шлюха и «последний рубеж» Мауенхайма – верный ведьмак Томаш Янда, даже понять ничего не успели: хозяин сидел, ел, пил, шутил, угощал свою любовницу сладостями… а потом – ррраз! – его глаза закатились, лицо вначале побледнело, потом налилось чернотой, а тело одеревенело и тяжело рухнуло на пол.
Три удара сердца, три мгновения, за которые никто не успел о враче подумать, не то чтобы позвать – и нет в числе живых Могучего Петера Мауенхайма, грозы Силезии, некоронованного властителя Швейдница, ночного хозяина подзаконных сделок, безотказного ростовщика и безжалостного мытаря, торговца любым товаром от Саксонии до Богемии. При жизни он служил объектом ненависти десятков тысяч людей – и был человеком, о здоровье которого молились другие десятки тысяч, которые кормились крошками с его стола. С сегодняшнего дня, 15 июня, позиции этих тысяч людей кардинально поменялись – первые благословляли его убийцу, а другие готовы были спуститься в Ад и вытащить оттуда своего покровителя…
Единственно, в чем сходились абсолютно все – то, что Петер Мауенхайм гарантированно попал именно в Ад.
читать дальше
– Покойный начинал еще под командой Хайнриха Вебера в Бреслау, был одним из командиров его костоломов. После кончины Старого Хайнриха, Могучий Петер предпочел встать за Каспара Луттица против Эверта Шёффера, за что благодарный Каспар даровал ему Швейдниц и весьма широкие полномочие – за определенный процент, разумеется…
Особняк Мауенхайма гудел, как пчелиный улей: серьезные и сосредоточенные воины в доспехах с эмблемами Святого Георгия перекрыли все входы и выходы, а также сторожили запертых в комнатах слуг; не менее серьезные oper’ы извлекали книги и бумаги с полок и шкафов; неприметные личности в сером, с незапоминающимися лицами, простукивали стены на предмет разнообразных тайников… Как всегда в ураганах, эпицентром спокойствия был его центр – тот самый стол, за которым недавно сидел человек, чья смерть вызвала эффект сошедшей горной лавины. Со столешницы уже аккуратно убрали всю еду, напитки и посуду – и expertus’ы изучали все это в одном из соседних помещений, так что пятеро инквизиторов швейдницкого отделения располагались за столом с наибольшим комфортом. На резных креслах, обтянутых кожей, за мощной дубовой столешницей сидело пятеро – двое уже пожилых обер-инквизиторов, под пятьдесят лет каждый, и трое еще молодых следователей третьего ранга, не разменявших третий десяток.
Если кто-то из них чувствовал неловкость, сидя там, где совсем недавно скончался человек – он предпочитал это не демонстрировать.
– Его, разумеется, отравили, – обер-инквизитор Михаэль Трампедах, здоровый, кряжистый, не скрывал своего отличного настроения. – И сделал это, разумеется, кто-то из слуг. Мауенхайм за дюжину лет перешел дорогу многим, он окружил себя охраной и был патологически подозрителен. Никто не мог подобраться к нему близко!..
– Любовница… – Робко вставил молодой Бернд фон Нойрат, самый активный среди младших членов следственной группы. Остальные предпочитали поддакивать, а не прерывать разглагольствования обера Трампедаха – это могло закончиться как дополнительной лекцией из серии «А вот в мое время…», так и дополнительной совершенно пустой работой по перекладыванию бумаг или даже поколкой дров для кухни.
Сейчас обер-инквизитор был слишком хорошо настроен, чтобы обращать внимание на чьи-то замечания.
– Магда Баумбах – дура-дурой, хороша только в постельных делах. Она с Петером уже лет десять, он оплачивал ее наряды, украшения и веселую жизнь, она отдаривала его утехами. В своих страстях у покойника было все стабильно, он не любил перемен. Даже когда она постарела, он ее не поменял ни на одну молодуху, просто давал большие деньги на разную косметику. Впрочем, – он черкнул что-то на восковой дощечке-цере. – Проверим, не ссорились ли они в последнее время. Но я уверен – это кто-то из слуг, которых перекупили конкуренты. Is fecit cui prodest! Значит, это сделал один из трех основных конкурентов Мауенхайма: во-первых, Адальберт Бэй из Бреслау, он давно был недоволен решением Луттица и считал, что Петеру-костолому зря достался столь жирный кусок; второй в списке врагов у покойного числился раубриттер Эгрет фон Клуг из Майсены, он давно ругался на грабительский процент по сделкам с награбленным, что вчиняли ему счетоводы Мауенхайма; и, наконец, богемец Чеслав Рудой, которому уже Петер платил за безопасную дорогу в Богемских горах.
Фон Нойрат только открыл рот, готовясь возразить, как Генрих Бухмаер, его коллега по рангу, предупредительно пнул его по щиколотке. Пока Бернд переводил дыхание, третий младший следователь Эдлер Вупперман подобострастно поддакнул шефу:
– Да-да-да, скорее всего так и есть!
– В вашей системе, уважаемый коллега, присутствуют две недоработки.
Это подал голос второй обер – следователь первого ранга Хуго Шрётер. Все это время он молча сидел, откинувшись в кресле и барабаня по столу пальцами правой руки, левой подпирая свой подбородок. Он явно о чем-то размышлял…
– Неужели? – Трампедах выпятил мощную нижнюю челюсть, что вкупе с презрительно сощурившимися глазами придало ему сходство с кабаном. Или свиньей…
– Да, – Шрётер был худ и, в отличие от своего полного коллеги, походил на пса – длинными обвисшими усами, морщинами под голубыми глазами и впалыми щеками. Даже волосы его были какими-то пегими, не принадлежа ни к какому конкретному окрасу. – Primo – принцип «кому выгодно» не является аксиомой в следствии. Убрать Мауенхайма могли и без всякой выгоды для себя – просто, чтобы его убрать из окружающего мира. Например, чтобы упомянутые вами люди сошлись в схватке за освободившиеся место. Seсundo – вы забыли четвертого человека, который мог бы стать бенефициаром от смерти Мауенхайма. Это – Хаген Топп из Нейссе! Tertio – мы должны дождаться результатов вскрытия...
– Ваша версия, уважаемый коллега, – голос обер-инквизитора сочился ядом, – не стоит и ломаного крейцера. Местные бандиты уже полтора десятка лет не ведут свои крысиные войны, предпочитая договариваться – ибо в случае долгих и кровавых разборок все участники понесут убытки! А для этих крыс деньги – главное! Verdammt noch mal! А этот Топп вообще здесь новый человек, его местные сожрут в два счета. В том числе за то, что он все три года, что здесь «работал» был верен Могучему Петеру.
Трампедах хотел что-то добавить, но его довольно бесцеремонно прервал чей-то скрипучий голос:
– Не верю своим глазам – сидит вся верхушка отделения Швейдница и не пьет. Дайте пива, сволочи!
Прямо на стол присел своей худой задницей Макс-Экарт Холторф – эксперт-медик, как и положено людям его профессии – циник и любитель выпить. Судя по его влажным рукам, которые тот рассеянно протирал льняной тряпкой, с работой он закончил.
– Пить пиво в доме отравленного? Вы смельчак… – Бухмаер махнул рукой какому-то оперу и тот исчез в направлении кухни.
– Итак? – Трампедах вцепился взглядом в медика. – Что за яд? Цикута? Дафна? Воронец?
Тот отрицательно покачал головой.
– Кстати, господа. Можете мне напомнить, какого беса в особняке местного криминального авторитета, уже успошего, собрались все сливки местного отделения Конгрегации?
– Томаш Янда! – немедленно отреагировал фон Нойрат. – Этот польский малефик уже более десяти лет ходит на свободе, числясь в наших списках – просто потому, что его патрон обеспечивал ему «крышу»! Так что мы не могли не среагировать, как только из особняка начался бег перепуганных слуг! Ну и заодно наложили арест на все бумаги и имущество в особняке. К счастью, Янда не успел сбежать и вообще был в состоянии, похожем на шок, когда его взяли…
– Шок, да, – Холторф поболтал ногами, потом присосался к принесенному кувшину с пивом, заставив вздрогнуть всех присутствующих.
– Макс-Экарт… – предупреждающе начал Шрётер, но тот прервал его, добивая вторую кварту.
– Пиво отличнейшее, в трактирах такое не подают. Таким и отравиться не жалко. Если вы, герр Трампедах, не против, я бы прихватил отсюда пару бочонков… для дополнительных исследований. Эй, Лука, подай-ка сюда господам ту субстанцию, пусть полюбуются…
Ассистент принес большой медный поднос, на котором возвышалась горка какого-то черного плотного вещества, смахивающего то ли на оплавленный осыпающийся камень, то ли на какой-то металл.
– Что это? – Шрётер предусмотрительно вытащил платок, обернул руку, тронув черный камень.
– Это то, что я извлек из брюха нашего покойника. Мне надо бы сделать пару тестов, но я уверен, что это – свинец, – медик вновь присосался к кувшину и опустошил еще не менее кварты, окончательно «добив» емкость. – Наш покойник изначально показался мне довольно тяжелым, когда его перетаскивали на стол, и теперь я понимаю, почему. Внутри него – около 200 фунтов свинца! Все жидкое содержимое желудка, вся кровь, вся желчь, вся лимфа – или превратились в свинец или начали такое превращение, пустив во узлы отростки свинцовых щупалец.
Эксперт картинно швырнул кувшином в стену, и звон обиженной бронзы заставил вздрогнуть оцепеневших от его речи слушателей.
– Поздравляю, господа, это – трансмутация. У нас завелся алхимик-отравитель. Причем очень хороший. Железное оправдание для светских властей, что мы влезли в их юрисдикцию. А также возможность для карьерного роста… разумеется, если мы его поймаем. А мы ведь его поймаем?
II. Albedo [3]
Когда вечером того же дня, после нескольких часов допросов, Шрётер покинул Швейдницкий штаб Конгрегации, Генрих Бухмаер довольно громко бросил ему в спину:
– Предполагалось, что этот хрыч из Аугсбурга будет руководить расследованиями и в будущем заменит нашего «Кабана», но похоже, он тут только для красоты.
Бернд фон Нойрат предупредительно зашипел, но Бухмаера неожиданно поддержал Вупперман:
– Я слышал, что Шрётер где-то напортачил. Ему прочили отличную карьеру в одном из центральных отделений, он славился как отличный аналитик и ищейка. А потом был какой-то «залет», и его десять лет назад отправили к нам, на периферию, для отдыха.
– Вот он и отдохнул – все навыки растерял! – Генрих выругался. – Ты видел, как он вел себя на допросах?! Не задал ни одного вопроса, сидел, молчал и барабанил пальцами по столу! Барабанщик…
Фон Нойрат удрученно кивнул – поведение старшего коллеги явно было странным и необычным. За те пару лет, что они вместе работали, он успел понять, что Шрётер – человек явно очень умный, наблюдательный и проницательный. Тем более непонятно, куда это все делось, в условиях явно «резонансного дела» успешное расследование которого могло помочь смыть любые «черные пятна» в их личных делах. На допросах слуг и «быков» из особняка Мауенхайма Шрётер в самом деле не задал ни одного вопроса, допрашивая любовницу погибшего Магду Баумбах – не промолвил ни слова, рассматривая сидящую напротив женщину, ее платье, украшения, зареванное лицо и выбивая пальцами по столешнице один только ему ведомый ритм…
От допроса Янды он вообще уклонился.
Впрочем, тут он угадал – если прислуга погибшего Мауенхайма в один голос отрицала свою связь с отравлением (о трансмутации их не уведомили), то колдун, казалось, разучился говорить, дрожал всем телом, выплевывал польские, латинские и немецкие слова вразнобой, а когда вызвали переводчика, установили только, что напуганный ведьмак пытается прочесть «Libera me».
То есть – тупик. Всюду – тупик.
Повинуясь неожиданному импульсу, Бернд дошел до ратуши, поднялся в архив и попросил дать ему бумаги о неком Хагене Топпе, преступнике средней руки из соседней Нейссе…
Покинув штаб, Хуго Шрётер через несколько минут дошел до своего дома. Как всегда, за несколько шагов до двери скрипнули петли… Не дожидаясь стука, ему открыла стройная, темноволосая женщина лет тридцати. Ее темные большие глаза радостно блеснули при виде мужчины.
– Здравствуй, Маргерита. Я вернулся.
– Здравствуй, дорогой. С возвращением.
Он обнял ее и поцеловал в щеку.
Дома было как всегда – уютно и тепло. Он скинул с себя фельдрок, потную рубашку, переоделся… Заметив на полке книгу, Хуго подхватил ее и поставил переплетом на ладонь. Зачитанная книга раскрылась, и он успел прочитать:
– Caro. Amor che move il sole e l’altre stelle… [4]
Услышав шаги жены, он быстро вернул книгу туда, откуда взял.
– Ужин готов.
Они седили друг напротив друга, почти синхронно поднимая ложки.
– Как твои дела, дорогой?
– Сложно. Никаких улик, никаких подозреваемых.
Вновь работа ложками. Он вполглаза наблюдал за ней. Жена заметила:
– Что такое?
– Нет, ничего. Очень вкусно.
– Спасибо…
Она улыбнулась. Теперь он смотрел себе в тарелку, а она наблюдала за ним и улыбалась.
Утром ситуация в Швейднице стала накаляться. Согласно агентурным донесениям, в Глаце появились боевые отряды Чеслава Рудого из Опавы, а около Лигницы появились боевики-раубриттеры из дружины фон Клуга. Учитывая, что до Бреслау было рукой подать, можно было ожидать и парней Бэя.
– Так, всех в строй! – Трампедах был возбужден, но в то же время сохранял сосредоточенность. – Всех агентов поднять и задействовать! Не хватало еще, чтобы бойцы мертвого Мауенхайма подключились к разборкам! Всех следователей – к воротам, организовать временные штабы! Подключить городскую стражу! С ратманами договорено! Где Шрётер? Впрочем, к черту его. В дело, meine Herren!
Фон Нойрат по пути к «своим» воротам зашел в ратушу и занес в архив те документы, что он взял вчера.
Хуго Шрётер нашёл алхимика к десяти часам утра, и ему не потребовалось ни допрашивать с пристрастием местное отребье или серьезно напрягать свой ум. Все, что ему нужно было – мягко и ненавязчиво узнать у жены относительно тех торговцев, которые продают в Швейднице определённые молочные продукты. Искомую личность он отыскал во втором заведении – трактире при сыроварне «Ирмингарда».
– Здравствуй. Ты не меняешь свои привычки – это может быть опасно.
Алхимик, с аппетитом пережевывающий кусочек сыра, невозмутимо смотрел на инквизитора. Так же смотрел на него Шрётер – невозмутимо и спокойно.
В последнюю их встречу, одиннадцать лет назад, алхимик смотрел абсолютно так же – хладнокровно и неподвижно, как змея. А сам инквизитор Хуго Шрётер, постыдно сорвавшись, орал во весь голос, рвался вперед, размахивая кулаками и пытаясь смести других инквизиторов, которые не давали ему напасть на группу конгрегации, уводящую алхимика неизвестно куда – прочь из тюрьмы города Аугсбурга, прочь от него – Хуго Шрётера, следователя, который арестовал этого неуловимого убийцу… «По приказу Совета!», размахнувшийся свиток, страшные знакомые имена: Сфорца, отец Альберт…
Звали тогда алхимика Зигфрид Ганслей.
– Наши привычки слишком важны, чтобы от них избавляться, – алхимик предъявил ему свои пустые ладони и указал на скамью напротив. – Присаживайтесь, герр обер-инквизитор Шрётер.
– Меня разжаловали. Теперь я следователь первого ранга, – Шретер всматривался в своего старого врага, в то время как тот отправил в рот новый кусок сыра, запив его красным вином. Сыр он всегда любил – на этом и попался в тот раз.
– Можете называть меня Робер Марлуа. Торговец драгоценностями из Марселя.
Алхимику на вид не больше 35 лет, но легкая седина уже коснулась темных волос на висках. Он выглядит ухоженно и элегантно, но без щегольства – аккуратная стрижка, чистая кожа, костюм, который определенно сшит на заказ и строго по меркам хозяина, и пара перстней на пальцах, оправа которых поблескивает серебром, а камни напротив – тусклы и мутны. Venenum Rerum Omnium?
Тогда Шрётеру никто не верил – ни начальство, ни подчиненные. Да и он сам себе периодически не доверял, подозревая, что спятил и занимается подгонкой доказательств под систему. Связал между собой полдюжины неожиданных смертей разных лиц, от богатого крестьянина до вельможного герцога, предположил наличие одного убийцы, убил на поиски свидетелей и опросы окружения покойных целый год… И нашел-таки, вот этого любителя сыра, двадцати с небольшим лет, который был замечен в трех случаях. В трех! Этого уже было достаточно, чтобы вести углубленный розыск. Этого уже было достаточно, чтобы применить к задержанному пытки.
Пытка водой.
Пытка колесом.
Пытка огнем.
Он сдался, когда настала пора переходить к железу. Признался в тех трех убийствах, рядом с которыми его заметили, признался в том, что убил – он, сказал, как он сумел отравить цели, сказал все – только не имена заказчиков.
Рассказал, как получил знания, необходимые для убийства – и тогда многие инквизиторы впервые услышали страшные имена и названия: Гермес Trismegistos, «Изумрудная скрижаль», hierosgamos, Menstruum universale…
Алхимик Зигфрид Ганслей был отобран у Хуго Шрётера Великим Советом Конгрегации в том момент, когда он был готов перейти к пыткам раскаленным железом и свинцом, чтобы вырвать у него имена заказчиков.
Он еще год потратил на сбор новых доказательств, доказывающих вину Ганслея полностью и безоговорочно… В итоге заработал репутацию чудака и был сослан на периферию Империи – в Силезию. С минимальной возможностью оправдаться и вернуться, с минимальными шансами на карьерный рост, с минимальной активностью. Но время от времени до него доходили слухи…
– Знаешь, я рад, что ты жив, – сыр отдает беконом. Местный сыродел делает его по французскому рецепту, он получается с резким запахом и острым вкусом. Его изготавливают в виде цилиндра, в центре которого верхняя корочка осела и стала напоминать фонтан. Алхимик наливает туда вино и пьет, наслаждаясь букетом. Шрётер проводить подобные операции опасается и традиционно закусывает вино сыром, разжевывая кусочек за кусочком.
– Я так мечтал отправить тебя на костер или виселицу за те убийства… Но, когда тебя забрали – казалось, для меня жизнь закончена. Вскоре мне намекнули, что тебя забрал Совет, чтобы поручить убийство – но меня не интересовали их намерения, ради какой бы то ни было великой цели тебя не отправили. Ты был мое добычей, и меня могла удовлетворить только твоя смерть. Я рвался в академию, хотел поговорить с Советом, убедить их…
Со стороны они смотрелись старыми знакомыми. В сущности, они такими и были.
– Но мне написал лично Сфорца, что иногда бывают дела, ради которых стоит поступиться личной справедливостью…
– Эй, хозяин, еще бутылку и сыра! – Алхимик внимательно слушает, смотрит в лицо визави темными поблескивающими глазами, но предпочитает молчать. Впрочем, Шрётеру это и надо. Молчание алхимика – как молчание всего мира. Perpetuum silentium.
– Я не сдался, и в итоге меня отправили в здешнюю глушь. Десять лет я уже здесь…
– Ты хочешь отомстить?
Алхимик смотрит на его правое предплечье, где, как оба знают, в специальных ножнах скрывается длинный узкий клинок, похожий на шило. Его взгляд похож на его, Шрётера, взгляд, когда тот смотрел на перстни отравителя.
– Нет. Уезжай из Швейдница – это все, о чем я тебя прошу.
Взгляд Хуго Шрётера тверд и решителен.
– Если я найду улики и арестую тебя, до суда дело не дойдет, информацию о тебе Совет засекретил. Против тебя любые действия бесполезны. Поэтому в этом деле об убийстве Мауенхайма я решил тебя не трогать.
Взгляд алхимика становится таким же твердым и острым.
– То есть, ты меня не трогаешь, а я исчезаю?
– Немедленно.
Их взгляды скрещиваются, и некоторое время между ними идет взаимная проверка истинности сказанных фраз. Как топаз и раухтопаз – их глаза противопоставляются друг другу. Первым отворачивается Шрётер. И уже отвернувшись, он заканчивает:
– Про тебя никто не знает. И не узнает. Уезжай.
Он встает и идет к выходу из «Ирмингарды», идет свободно и непринужденно, не опасаясь удара в спину. В спину его бьет взглядом алхимик, он же Робера Марлуа, торговец драгоценностями из Марселя. Только когда он исчезает в уличной суете, взгляд алхимика тускнеет и становится похожим на камни в его перстнях.
III. Rubedo [5]
Хуго Шрётер стоял у окна штаба, всматриваясь в закат и вполуха прислушиваясь к разговорам вернувшихся с утренних постов сотрудников отделения. Обещаниями и угрозами удалось остановить богемских налетчиков, на раубриттеров натравили светские власти, и под угрозой силезско-саксонской карательной ратью фон Клуг повернул в свой замок. Реальным претендентом на наследство покойного оставался только Адальберт Бэй, который уже объявил, что вскоре пришлет своих людей принять имущество и связи Мауенхайма, а потом и сам появится в Швейднице, чтобы судить и наказывать своих новых «подданных». Власть Бэя уже признало полдюжины местных бандюг, в том числе – Топп из Нейссе…
– Герр Шрётер! – Бернд фон Нойрат радостно улыбается. – Вы были правы!
– О чем ты?
– Я расспросил наших агентов из окружения Топпа и изучил бумаги о нем, что хранятся в ратуше. Так вот, с месяц назад Топпа пару раз навещал странный чужак – мужчина, вроде бы торговец драгоценностями. А потом этого чужака видели на городском рынке Швейдница, и – представьте себе! – он кое-что продавал нашим горожанкам за бешеные деньги. И в числе этих горожанок он кое-что продал некой Магде Баумбах…
– Драгоценности? – Шрётер выглядит абсолютно спокойно, но внутри него все кипит.
– Драгоценности и косметику.
Шрётер отворачивается к окну, боясь, что его лицо его выдаст.
– Застежка в виде аметистовой бабочки?
– Думаю, да, – Бернд досадует, что не разузнал точно.
– Хорошо. Я разузнаю все завтра утром.
– Нельзя терять времени! – Бернд внезапно бросился к дверям. – Я найду его! Весь город переверну!
«Постой!» – хочется крикнуть Шрётеру, но он молчит.
Утром следующего дня он собирается особенно тщательно.
– Дорогая, я постараюсь вернуться побыстрее.
В глазах жены – безграничные любовь и доверие. В этот раз он целует ее в губы и уходит медленнее, чем обычно, ощущая на себе ее взгляд.
И только скрывшись от ее взора, он засучивает рукава и застегивает на предплечьях два клинка в ножнах.
По дороге в штаб он делает крюк и заглядывает в «Ирмингарду» – чтобы убедиться, что кое-кто не выполнил его просьбы.
– Я же сказал тебе, чтобы ты немедленно покинул Швейдниц.
– В моей профессии есть Tria Prima – «Три Начала», три алхимических первоэлемента, лежащих в основе всех веществ: это Ртуть, Сера и Соль. Я не могу покинуть город по трем причинам: Primo – я никому не подчиняюсь. Seсundo – по городу бегает бешеный молодчик, который меня разыскивает. Tertio – меня ищут и люди Могучего Петера, которым слил информацию твой парень. Ты бы подучил молодежь, не давал бы ей резвиться… У меня есть и Quarto… Но ее пока что я не назову.
Пожалуй, это самая длинная и доверительная фраза, которую Шрётер слышит от алхимика за все время общения. Даже в пыточной тот был более краток и лаконичен.
– Ты меня не понял, – медленно отвечает Шрётер. – Давным-давно я тебя ненавидел. Но сейчас мне нравится в Силезии. Я женат на красивейшей и добрейшей женщине, которую люблю и которая любит меня. У меня здесь дом. Так что я даже тебе благодарен… Силезия – хорошее место для стариков. Так что… – Шрётер медленно поклонился. – Пожалуйста…
Правая рука алхимика внезапно нырнула в левый рукав… задрала его и почесала запястье, как будто кожа внезапно зачесалась. Шрётер во время этого движения остался неподвижным, дернулся только его взгляд срисовав татуировку на левом запястье алхимика: крест, перевитый розой.
– Если ты здесь задержишься, будут трупы. Это мне повредит. Через пару лет я уйду в отставку. У меня прекрасная молодая жена. Я хочу спокойствия. Сейчас я не такой, как десять лет назад. Жизнь клонится к закату.
Под ногами их замяукала упитанная кошка, которую тут явно прикармливали и которая сейчас нуждалась только в человеческой ласке. Шрётер наклонился и почесал кошке за ухом.
– Ты для меня – в прошлом.
Некоторое время алхимик молчал, даже не смотрел на него, рассеянно барабанил пальцами по столу. Инквизитор узнал ритм и улыбнулся. Спустя несколько минут алхимик встал и направился к выходу. Сделав пару шагов, он остановился и не оборачиваясь, спросил:
– Ты вычислил меня вчера, вычислил меня и сегодня. Ты ведь знал, что я буду здесь? Почему?
– Интуиция.
Шрётер внезапно поднимается на ноги – одним резким, но плавным движением, и делает несколько шагов к стоящему алхимику. Теперь уже спина того не дергается ни на ноготь, и только лицо чуть повернулось, чтобы смотреть на инквизитора уголком глаза. Тот проходит мимо, и их взгляды пересекаются в последний раз, как Magnus Oculus, и в пересечении их рождается Истина.
– В Швейднице шесть ворот. К полудню очисти те, что ведут на юго-восток.
«В Нейссе, значит». – Что ж, он так и думал.
Шрётер кивнул и ушел. Что ж, они оба прошли проверку, и удара в спину можно было теперь не ждать…
– Где, черт побери, шатается Шрётер?!
– Был здесь, ушел домой.
Трампедах за прошедшие дни вымотался настолько, что вел себя почти по-человечески, даже ругался без особой энергии. Рухнув в свое кресло, он закрыл ладонями лицо и застыл на некоторое время.
– А тот неизвестный?
– Торговец из Франции, Робер Марлуа, – фон Нойрат также устал и здорово растерял свой энтузиазм. – Его бумаги в порядке, все пошлины заплачены, тут он проездом, ряд уважаемых горожан за него поручились… В общем – не наш клиент.
– Тупик, тупик… – Обер-инквизитор застонал, растер ладонями лицо и уставился красными от недосыпа глазами на подчиненных. – А ведь когда-то у Шрётера было настоящее чутье на малефиков, и я надеялся…
– Когда это было! – презрительно буркнул Бухмаер. – В итоге пришлось отдуваться нам, а сам он где-то отсиживался… У жены под юбкой!
Вупперман с готовностью издал подхалимский смешок. Трампедах закрыл глаза и откинулся в кресле, не отреагировав на откровенное оскорбление своего заместителя. Бернд фон Нойрат открыл было рот, чтобы возразить, но решил промолчать. «Тем более, – мелькнуло у него в голове, – может, они и правы?».
Полуденная толчея у юго-западных ворот Швейдница прервалась истошным выкриком какой-то торговки:
– Аааааа! Человеку плохо!!!!!! Умер, умер, умер!!!!
Подбежавший наряд стражи обнаружил лежащего на мостового человека, которого довольно вскоре опознали – это был инквизитор Хуго Шрётер. Когда к нему подошли доброхоты, он был еще жив, и последними его славами, как заявили свидетели, стала латинская фраза: – Qualis vita, finis ita. [6]
Как установило вскрытие, причиной смерти стал сердечный приступ, а значит, она произошла от естественных причин. Тем более, что, как показало расследование, Хуго Шрётер вовсе не сидел дома в последние дни, а проводил активный поиск преступника среди городского «дна». Как погибший на рабочем месте, он был посмертно повышен до обер-инквизитора, а его вдове была назначена приличная пенсия.
В этой истории для городских стражников, подбежавших к телу, осталось непонятным одно обстоятельство: на обеих руках инквизитора были обнаружены ножны для тайных клинков. Один клинок нашли под его телом, но второй пропал бесследно, оставив только несколько капель крови на земле – не иначе спер кто-то из бессовестных горожан, делавших вид, что оказывает помощь, да порезался, неуклюжая скотина…
IV. Сauda pavonis [7]
– Простите меня, отче, ибо я согрешил…
– Да, сын мой. Ты убил инквизитора. C’est un enfant terrible… [8]
– Невозможно убить мертвого, отец. Хуго Шрётер был мертв в тот момент, когда я отравил его.
– Продолжай.
– Не смерть нам наносит раны, а жизнь. Человек может умереть, даже не зная об этом. Вы убили Шрётера давным-давно, когда отобрали у него меня и приказали забыть об этом. С тех пор жила только пустая оболочка, а не человек. При каждой встрече, при каждой произнесенной фразе он умолял меня – взглядом, жестом и мыслью – «Убей меня! Я не хочу так жить! Это – обман, а не жизнь!».
– Он был счастливо женат…
– Если бы он любил её, то не пытался бы убить меня.
– Самооборона оправдывает тебя более, чем эти философские экзерсисы… Хорошо, твой отчет принят. Топп дождется прибытия Бэя и его окружения и перебьет их всех, став «теневым королем» Силезии – и нашим ставленником. Как твоя рана?
– Царапина. К счастью, он не догадался или не решился отравить клинки.
– Как ты его отравил, кстати?
– Когда сядешь вкушать пищу с властелином, то тщательно наблюдай, что перед тобою, и поставь преграду в гортани твоей, если ты алчен. Не прельщайся лакомыми яствами его; это – обманчивая пища [9].
– Ха. Ты всегда умел уходить от ответа… Хорошо же мы тебя обучили... На свою голову. Меня сердечный приступ чуть тогда не хватил, когда Шрётер умудрился тебя сцапать. Операция по глубокому внедрению провалена – думали мы. Хорошо, что ты продержался нужное время, чтобы мы смогли переписать "легенду". Кстати, кардинал передает тебе сообщение: Il mio Mostro! Carpe noctem. Вскоре тебе предстоит внедрение в "Розенкройц", для последующей его ликвидации. Ты все понял?
– Все.
– Сейчас проверю: Carpe noctem – фраза, образованная от carpe diem, что значит – наслаждайся днем, лови момент, призыв радоваться жизни. Выражение же «carpe noctem» означает призыв извлекать пользу из ночи, заниматься с радостью какой-либо ночной деятельностью или же вести ночную жизнь. Какое значение вложил кардинал в свое сообщение?
– Оба.
– Сукин ты сын… Твоя епитимья…
Сидящий на коленях на холодном полу церкви человек опирается вспотевшим лбом о сложенные в молитвенном жесте ладони, чувствует холод зажатых в них бусин и начинает шепотом:
– Credo in unum Deum, Patrem omnipotentem, factorem caeli et terrae, visibilium omnium et invisibilium…
Как бы хотелось спрятаться за этими словами, как за щитом, и вытеснить ими всю ту мерзость, что пожирает тебя изнутри.
Демоны редко внимают нашим мольбам. Бог, впрочем, тоже. Остается только Надежда. Что все было не зря...
_________________________________________________________________
1/ Удар милосердия (фр)
2/ «Чернота», алхимический термин, обозначающий первую стадию трансмутации вещества, или получения философского камня. В этой стадии образуется однородная черная масса.
Нигредо, также термин, введённый Карлом Густавом Юнгом, возможное состояние человека на начальном этапе психоаналитической работы.
3/ «Осветление», в алхимической традиции вторая стадия алхимического магистерия, трансмутации первичной материи, в результате которой получается малый эликсир, способный превращать металлы в серебро.
В аналитической психологии белый цвет, как символ альбедо, ассоциируется со связью эго и коллективным бессознательным, с осознанием эго трансперсональных, вечных и бессмертных аспектов психики.
4/ Caro. Amor che move il sole e l’altre stelle (ит.) — Любимый. Любовь, что движет солнце и светила. — последняя строка «Божественной комедии» Данте, часть «Рай», песнь двадцать третья, 145 строка (даётся в переводе Лозинского).
5/ «Краснота», в алхимической традиции третья и последняя стадия магистерия, означающее конечное состояние первичной материи, состояние, возникающее при трансмутации исходной субстанции в золото на завершающих ступенях алхимического магистерия.
Процесс алхимического превращения металлов К.Юнг рассматривал как своеобразную «протопсихологию». В этом контексте трансмутация вещества – есть превращение собственной души, и алхимик – адепт личной мистерии. Если рассматривать психику с точки зрения содержания ее бессознательной части (включающей личное и коллективное бессознательное) и сознательной, то процесс индивидуации является интеграцией этих частей, ведущий (в случае успеха) к уникальной целостной личности.
6/ какова жизнь, такой и конец
7/ «Хвост павлина» – внезапное появление цветовых переливов на поверхности вещества в сосуде, что считалось признаком намечающегося процесса превращения низших субстанций в высшие, иногда наоборот – символом неудачного процесса, который приносит только шлак.
8/ Какой плохой мальчик (фр)
9/ Книга Притчей Соломоновых, XXIII, 1-3.